Фортуне де Буагобей - Дело Мотапана
— Ты видел его ночью в клубе?
— Да, кажется, он был там. Я видел его у столика, где играли в баккара. Он бродил вокруг, как голодный бедняк бродит около хорошо сервированного стола. Твой Жюльен, должно быть, не при деньгах.
— Этого-то я и боюсь. А скажи мне, был ли он уже в клубе, когда ты пришел?
— Нет. Он, как мне кажется, появился намного позже. Игра началась только в два часа. Но почему ты спрашиваешь?
— Этот бедный юноша написал мне сегодня письмо с просьбой оказать ему услугу… К несчастью, Жюльен должен Бульруа-сыну шесть тысяч франков.
— Если так, мне жаль твоего юного друга. Бьюсь об заклад, что за завтраком Анатоль рассказывал об этом своим приятелям, таким же негодяям, как и он сам.
— И почему меня там не было? — процедил сквозь зубы Дутрлез.
— Чтобы надрать ему уши? Я охотно расправился бы с ним, но не имел никакого повода заступиться за молодого человека. Впрочем, Бульруа будет молчать, потому что получит свои деньги. Я ведь тебя знаю. Ты, наверно, дал бедняге шесть тысяч?
— Нет, хотел дать, когда Жюльен завтракал со мной в кофейне «Лира», но он вдруг ушел.
— Не взяв денег? Он, наверно, помешался!
— Нет, я полагаю, он не хотел брать деньги в присутствии Мотапана. Тот подошел и без разрешения сел рядом.
— Так же, как сейчас поступил этот пират. Но я догадываюсь, почему Жюльен убежал. Он, наверно, должен Мотапану и не может отдать свой долг. Присутствие хозяина стесняло его, потому он и не взял у тебя денег.
— Мне пришла в голову та же мысль. Я отделался от Мотапана и сразу побежал за Жюльеном, но не смог его найти. Боюсь, как бы он не сделал с собой чего-нибудь…
— Ты опасаешься, что он утопился? Полно! Я никогда в это не поверю! Вот если бы ты сказал, что он совершил бесчестный поступок… К счастью, это невозможно. Он носит имя, которое ко многому обязывает.
Дутрлез не ответил. Куртомер попал в точку.
— Стало быть, ты интересуешься этим повесой? — сказал Жак. — Я не знал, что ты с ним дружен.
— Нельзя сказать, что дружен, но…
— Признайся, что тебя привлекает его сестра.
— Дело не в мадемуазель Кальпренед. А ты твердишь одно и то же.
— Сегодня у меня есть на это серьезная причина.
— Какая? — спросил удивленный Дутрлез.
— Ты хочешь знать? Так вот, моя тетка мечтает женить меня на этой девушке. А! Ты позеленел! Значит, я угадал: ты ее любишь!
— Женить тебя на ней! Ты совсем ее не знаешь!
— Не в этом дело! Отвечай: любишь ты ее или нет?
— Если я скажу «нет», ты женишься на ней?
— Если ты скажешь «нет», я еще не знаю, что буду делать. Но, если ты скажешь «да», я объявлю тетке, что ни за что на свете не стану соперничать с лучшим другом.
— Я запрещаю тебе упоминать в этой связи мое имя, — сказал Альбер. — Никто не знает, что мадемуазель Кальпренед внушила мне чувство, которое…
— Прекрасно! Хорошо, что ты признался, а то я, пожалуй, начал бы волочиться за очаровательной мадемуазель Арлетт. Теперь я даже не взгляну на нее до тех пор, пока она не станет мадам Дутрлез… Я хочу, чтобы ты на ней женился. И ты женишься. Я тебе помогу.
— Но ты не можешь ничего сделать!
— Откуда ты знаешь? Ее отец — друг маркизы де Вервен, моей тетки, а она добрейшая женщина, и я так ее настрою, что она будет ходатайствовать за тебя…
— Нет, Жак, не говори ей обо мне. Быть может, позже… Сейчас не время.
— Как хочешь, мой друг. Но я сегодня же объявлю кому следует о своем твердом намерении остаться холостяком. А теперь, когда вопрос решен, не хочешь ли прогуляться по лесу и пойти пообедать в клуб?
— Нет, у меня есть дело. Мне придется тебя оставить.
— Побежишь искать своего будущего шурина? Ступай, мой милый, ступай. Должно быть, мир перевернулся: кредитор гоняется за должником. Я пошлю его к тебе, если найду.
— Если так, потрудись сказать ему, что я его ищу.
— Ни слова больше. Вот идет его отец.
— Его отец?
— Да, сам граф де ля Кальпренед… Он направляется прямо к нам. Черт возьми! Он, кажется, не в духе, — прошептал Куртомер.
Дутрлез надеялся ускользнуть, не желая попасть Кальпренеду под горячую руку. Если бы он догадывался, что` в эту минуту думает о нем граф, то убежал бы со всех ног. Но ему не в чем было себя упрекнуть, и он решил остаться.
Граф подошел к друзьям и, не глядя на бедного Дутрлеза, протянул руку Куртомеру и сказал:
— Я очень рад вас видеть и желал бы поговорить с вами наедине…
Они отошли в сторону.
— Мой сын, кажется, член вашего клуба? — спросил Кальпренед. — Да? Если вы с ним сегодня встретитесь, очень прошу дать мне знать. Я боюсь, что он припозднится, а мне непременно нужно видеть его как можно скорее. С девяти до одиннадцати часов я буду у маркизы де Вервен, а оттуда вернусь домой.
— Можете положиться на меня, граф, — ответил Куртомер, — вот только я обещал моей тетушке…
Он не договорил. Граф был уже далеко.
Куртомер обернулся, но Дутрлез тоже исчез.
— Честное слово, они все с ума сошли! — воскликнул Жак. — Я начинаю думать, что месье Жюльен впутался в какую-то скверную историю. Тем хуже для него!
IV
На часах в стиле Людовика XIV, которые дед маркизы де Вервен спас от грабежа во время революции, пробило девять.
Пунктуальная, как и великий король, маркиза сидела в своем любимом кресле у высокого камина, где горел яркий огонь. Она одевалась так же, как и во времена своей молодости, пренебрегая модой ровно настолько, чтобы не выглядеть смешной, и сохранила привычку носить длинные букли, которые очень ей шли. Ее маленькие ноги покоились на подушке, вышитой ею собственноручно, а красивое бледное лицо выделялось, как камея, на фоне шелковой малиновой обивки кресла.
Убранство комнаты гармонировало с этой женщиной из прошлого: тяжелые портьеры, массивная люстра, позолоченные панели, портреты предков в резных рамах. Современный Париж кончался на пороге этой просторной гостиной, торжественной, как собор, и безмолвной, как музей.
Однако эта старушка была очень даже мила и современна. Ее серые глаза лучились умом, а с тонких губ то и дело срывались меткие словечки. Она все видела, все читала, все знала, и у нее обо всем было собственное мнение. И при всех этих качествах — ни тени злобности, ничего, кроме открытости и прямоты. Жак любил говорить: «Моя тетка — совершенство».
В этот вечер у маркизы был торжественный вид, который она принимала лишь в особых случаях, и выражалась она резче, чем обычно.
— Мой племянник не приходил? — спросила она старого, одетого в черное камердинера, который расставлял чашки на подносе.
